Еще в 1748 году было решено, что вокруг огромного плана Петербурга надо расположить двенадцать городских видов, которые предполагалось гравировать на отдельных досках, чтобы их было удобно либо подклеивать к карте, либо «особливо… употреблять, как кто пожелает»... 

Работа над рисунками «проспектов» шла в 1748–1750 годах. Сначала Махаев делал черновые зарисовки с натуры, используя для точной съемки местности различные инструменты, которые в это время были в обиходе у художников-ведутистов. С некоторыми из подобных приспособлений его познакомил Валериани, о других Махаев знал и раньше. Скорее всего, ему была хорошо известна так называемая камера-обскура. Обычно она представляла собой деревянный ящик с небольшим отверстием, снабженным линзой и зеркалом (или несколькими зеркалами), установленными либо внутри камеры, либо снаружи, возле объектива. Проникая через отверстие, луч света преломлялся в зеркалах, и отражение попадало на лежащий на дне лист бумаги. Художнику оставалось только обвести его по контуру карандашом.

Как правило, для более широкого обзора Махаев «снимал проспекты» с высоких точек. Он поднимался на башню Кунсткамеры; рисовал с Адмиралтейских и Аничковских триумфальных ворот, со стен Петропавловской крепости. Зимой для него сооружали на невском льду помост четыре метра высотой. Специальный человек носил вслед за Махаевым его инструменты, а от дождя, ветра и снега художник укрывался в деревянной палатке. Впоследствии Махаев перерисовывал карандашные наброски в мастерской. Тут он тоже сначала работал карандашом, используя целый ряд чертежных инструментов — циркуль, рейсфедер, некий «циркуль треножный с перьями» и др. Но это было не простое копирование. Махаев сдвигал по горизонтали и повышал зрительную позицию, по сравнению с той, с которой был сделан набросок; расширял пространство и поднимал линию горизонта, о чем его просил Валериани.

Меняя ракурс, Махаев был вынужден заново конструировать аксонометрические проекции зданий по собственным предварительным рисункам и запрашиваемым в Канцелярии от строений архитектурным чертежам так, чтобы это выглядело правдоподобно. Зрителям даже не приходит в голову, что в натуре автор видел город совсем с других точек зрения (как минимум, ниже и дальше), настолько точно он соблюдал в окончательном рисунке правила перспективы. Там же. С. 10.

Создав в мастерской карандашный рисунок, в котором была окончательно определена композиция и выверена перспектива, Махаев начинал работать тушью. На этом этапе врисовывался стаффаж — изображения человеческих фигурок и кораблей, для чего художник использовал собственные предварительные наброски, сделанные с натуры, и чертежи морских судов. По-видимому, сначала он намечал фигурки кистью, а затем дорабатывал детали пером. Кистью же накладывались тени. Самая густая тень, как правило, ложилась на первом плане (так называемый репуссуар), она позволяла подчеркнуть удаленность других, более светлых по тону объектов, а значит, создать иллюзию глубины пространства: «так оптика учит», — писал сам Махаев.

Оригинальные махаевские рисунки двенадцати проспектов Петербурга не сохранились. Но мы можем судить о них по прекрасным видовым эстампам, исполненным в 1750–1753 годах лучшими граверами Академии наук — Е. Г. Виноградовым, Г. А. Качаловым, А. А. Грековым, Я. В. Васильевым, Е. Т. Внуковым и Е. П. Еляковым. Они представляют собою краткий изобразительный синопсис — обзор наиболее эффектных мест столицы. Это «описательная похвала» основателю города и его венценосной дочери, Елизавете, которая, отстроив Петербург во всем его великолепии, воплотила то, что было задумано ее отцом. Там же. С. 11.

Гравированный план и «проспекты» города выпустили в виде альбома. 25 апреля 1753 года в день годовщины коронации Елизаветы Петровны три первых экземпляра, переплетенных в сафьян, были преподнесены императрице, наследнику — великому князю Петру Федоровичу и его супруге Екатерине Алексеевне. А другие экземпляры, в переплетах попроще, розданы знати. С этого момента началось триумфальное шествие альбома «План столичного города Санкт-Петербурга…» по России и Европе. Его отсылали «за море господам послам…, обретающимся при чужестранных дворах…, и в королевские тамошние библиотеки». Альбомы отправляли в Варшаву, Берлин, Париж, Лондон, Стокгольм, Копенгаген, Вену и Дрезден…

Доски печатали еще очень долго — всю вторую половину XVIII века и даже в начале следующего столетия... Прекрасный умозрительный образ идеальной столицы империи непременно вызывал отклик в душах восторженно настроенных зрителей.

«План столичного города Санкт-Петербурга…» положил начало новому для русского искусства жанру гравированных видовых альбомов. Столичная знать заказывала Махаеву виды своих усадеб, по которым затем исполняли гравюры. Там же. С. 12.